— Слушай, Молчаливый, так неужели они тебя кусали за то, что…
— Да, парень, да! Я совсем дурным стал. Я думал победить запах, забывая, что этот запах теперь везде. Все дни наши, все люди пахнут бензином. И я тогда, помогая парию освободить ногу, испачкался в бензине, потом вошёл к ним.
— Ну, а они?
— Что они? Школа была хорошей. За запахом, который я научил их ненавидеть по-звериному, они не разглядели меня. Они чуяли только бензин и рвали не меня, а его…
VII.
За мной пришёл самолёт. Лётчик ночевал в Крестах. Ночью, когда на зимовке все спали, я вышел на свежий воздух. Не спалось. Хотелось пойти ещё раз взглянуть на человека, искания которого внезапно кончились на маленькой зимовке.
Каюра в котухе, где он спал, не оказалось. Не было и собак. Я пошёл в тундру, надеясь отыскать его на мхах. Но и здесь не было никого. Вдруг с реки ветер донёс до меня приглушенный лай. Что он там делает, — с тревогой промелькнуло в голове, — там же самолёт стоит?
…Летающая лодка наполовину была вытащена из воды на берег. Грудь и пропеллер вздымались над песком. Вокруг самолёта на берегу сидели собаки, жадно следя за своим хозяином.
А Молчаливый, взобравшись на самолёт, внимательно рассматривал лопасти, крылья, приборы в кабинке пилота, осторожно брался за руль и изредка издавал восклицания: «Хой», что у него служило знаком удивления.
Наконец, каюр закончил осмотр и крикнул на берег!
— Пясинец, иди сюда!
Собака рыча и взвизгивая, полезла на самолёт.
— Ты чего так дрожишь, собака? Не бойся, пёс, он не сердитый.
Собака доползла до ног Молчаливого и, дрожа, прижалась к нему всем телом. Каюр снова заговорил, ласково поглаживая полированный винт мотора.
— Ничего, однако, — передовой, собака, а? С пути не собьётся, пойдёт — не устанет. А? Он мне жизнь мою принёс обратно.
Наклонившись к Пясинцу, он совсем примиряюще добавил:
— Да и ты у меня ещё походишь в упряжке. У нас есть свой мотор в десять собачьих сил. И там, где не проберётся этот передовой, пойдёшь ты, Пясинец!
Так я и оставил их на самолёте — каюра и передового — наедине со своими новыми мыслями и чувствами.
* * *
На этом не кончается повесть о Молчаливом — сыне снегов. Наоборот, то, что рассказано здесь, — это предисловие к повести о нём.
Больше шестидесяти лет Молчаливый искал страну, которой не было. И это было предисловием к его жизни. Настоящая жизнь у него началась только сейчас.
Говорят, он работает председателем песцовой промысловой артели на Таймыре и слава о нём, о хозяине коллектива, об охотнике за песцовой шкуркой, о каюре ходит от Берингова моря до Мурманска.
Галина Громыко
СТИХИ
СИНИЙ ЦВЕТОК
Гул цехов и зной над двором.Жаром пышет железный лом,Стружки ржавые вьются у ног…Как здесь вырос синий цветок?Запрокинул голову он.Так и кажется: небосклонНа желтеющую травуРасплескал свою синеву.Эти тонкие лепесткиСловно пух, словно сон, легки…Где же, хрупкий, набирался сил?Как он толщу земли пробил?…Раскатился гулом гудок,Хлынул буйный людской поток,И со всеми идёт одна —Как берёзка — тонка, стройна…Надо лбом — густая коса…Где я видел эти глаза?Как берёзку эту зовут?Разве ей по-плечу наш труд?..Я окликнуть её не смел.Я нечаянно подсмотрел:Ветер сдунул с плеча платок,Обернулась, глаза — цветок!Света их передать нельзя,Но ответили мне глаза:— Волей к жизни своей сильнаНаша молодость и весна!
ТЁПЛЫЙ ВЕТЕР
Тёплый ветер дует, дует с юга.На покров глубокий снеговойНалетает март. И даже вьюгаПахнет спелой терпкою айвой.
В полдень на реке синеют льдины…Только ты, не в силах скрыть тоски,Огорчённо смотришь на седины,Тронутые пеною виски.
Тёплый ветер над тобою тужит:Как ты долго милого ждала!..И его коснулась злая стужа —На висках сугробы намела.
Но пред чистым солнечным рассветомНе беда, что рано — седина.Безмятежно-светлым бабьим летомСтанет эта поздняя весна.
ГОДОВЩИНА ПОБЕДЫ
Воспоминаний путь жесток:Горели хлебные суслоныИ уходили на востокСуровым строем эшелоны.А возле скорбных матерей,Страдой военной опалённых,Забыв утехи прежних дней,Детишки плакали в вагонах.Мы шли вдоль сумрачных дорог,Где лес чернел в глухой печали,Где плакал каждый стебелёк…Но веры мы не потеряли.И в самый горький час войны,Когда Москве судьба грозила,С кремлёвской каменной стеныПобеда нас благословила.Она пришла на наш порог,Омытая героев кровью,Она пришла со всех дорогЛитвы, Кавказа, Приднепровья…И снова в полдень голубойСмеётся весело ребёнок.Покрылись сочною травойСледы от бомбовых воронок,На месте мёртвых городовБелеют новые кварталы…Наследьем воинских трудовВесна цветущая настала.Мы снова будем строить, жить,Глядеть в лицо небесной шири,С детьми и с песнями дружить…Мы это счастье заслужили!
ГЛИНЯНАЯ КРУЖКА
По кружкам разлито вино:Простая глина — без прикрас,Но сердце радости полноИ светит радугой оноВ глазах у каждого из нас.Ещё свободная земляНе позабыла злых обид.Ещё нам не до хрусталя,Но влаги светлая струяИ в кружке глиняной кипит.Ещё нам не до серебра,Чтоб украшать свои пиры,Но к нам сама земля добраИ гордая Атач-гораПодносит нам свои дары.Так пусть же кружек стук глухойВеселья нам не омрачит.Над голубой Урал-рекойМы поднимаем тост такой,Что в нём сама душа звучит.Мы поднимаем тост за сталь,За счастье жить, за верных жён,За то, чтоб вновь звенел хрусталь,А кружек глиняную старьНа память внукам сбережём.
Нина Кондратковская
СТИХИ
ВОЗВРАЩЕНИЕ К ЖИЗНИ
Здесь не разила смерть прямой наводкой,Не проносилась вихрем огневымИ не бродила тяжкою походкой,Заглядывая к мёртвым и живым.Но рядом с гордым жизни воплощеньем,Где день и ночь рождается броня,Чужой металл, поверженный в сраженьях,Теперь лежит без силы и огня.Лафеты, гусеницы, элероны…Унылый лом! Но жизнь к нему добра.Последний раз скрежещет, покорённый,Он в челюстях железного копра.Искромсанный, раздробленный на части,Пройдя сквозь аммонал и огнерез,Раздавленный стальной огромной пастью.Рассчитанный шихтовщиком на вес,Ложится в мульды выверенной грудой……Огни клубятся, словно ковыли,И парень ясноглазый, чернокудрый,Даёт команду мирную: — Вали!Не он ли шёл до самого Востока,Пыль Запада стряхнув с усталых ног?Не он ли эту пару синих стёкол,Сменил тогда на полевой бинокль?Не по его ли яростной команде,Вот эти танки обращались в лом,А он кричал: — А ну, сильнее гряньте!Ещё огня! Покрепче, поделом!…Металл завален. Спущены заслонки,Пять солнц сверкает в огненной печи,Шестое — сверху волоконцем тонкимРоняет животворные лучи.Вплетает серебристые косички,В струящийся зеленоватый пар.— Ещё огня! — по фронтовой привычкеКомандует подручным сталевар.Кипит металл, носивший смерть и темень.Он вновь рождён, в нём сила бьёт ключом,Чтоб одолеть пути, пространства, время,А если надо — грозным стать мечом.
НАЧАЛО ПЕСНИ
Не сложены ещё в народе сказыВесёлых электрических огней,Они слагаться будут много дней,О юности, открытой всем ветрам,О городе, Уральском самоцвете,О городе, в который свежий ветерВрывается, как песня, по утрам.Но песня, хоть она и не распета,Уже созрела, рвётся из груди,И сколько света знает песня эта,Огнём чудесной юности согрета,И сколько в ней напевов впереди!Она чуть-свет врывается с гудкамиВ могучую симфонию труда.Её запев рокочет меж станками,В ней говорит магнитная руда,В ней сталь звенит — и огненною лавойУже клокочет древняя гора,В ней возвещает воинская славаСвоё непобедимое «ура».Её начало — в зелени предгорийВ тот самый год, когда степной курайВ последний раз о стародавнем гореОповестил привольный этот край.И полетела песня без оглядки,Покинула кочевья над водой,Вспорхнула птицей в белые палатки,Крылатой, беспокойной, молодой.Потом приполз зубастый экскаватор.И землю грыз, и лязгал, и стонал,И содрогались скалы от раскатов,Когда им гулко вторил аммонал.Ошеломлённая гора внималаИ встала человеку на поклон.Она в столетья видела немало,Но не было такого испокон.Металл рождался — гордый провозвестник,Ещё досель невиданной борьбы,И было тут начало новой песниО властелине жизни и судьбы.
Яков Вохменцев